Гобар помог установить аппарат на наблюдательном пункте и, отпустив телефониста, стал смотреть на раскинувшуюся перед ним долину.
Рассвело. Прямо перед ним по обе стороны раскинулось пересеченное лощинами и перелесками поле, через которое, разделяя его на две равные части, бежало пропадавшее за склоном шоссе. Там, где на повороте шоссе ярко блестел золотой крест часовни, виднелись кривые линии окопов. Шагах в двухстах в глубину, по окраине села Вилька-Крулевское, тянулась вторая линия окопов противника. За селом темнела опушка соснового леса. Дальше, скрывая очертания львовских предместий, по всему горизонту дрожало золотистое марево. Солнце поднималось все выше. Рассеиваясь, таял туман. Только в глубоких лощинах, густо поросших кустами, где еще продолжали лежать длинные тени, туман стлался лиловатым прозрачным дымком.
Засмотревшись, Гобар не сразу услышал треск сучьев внизу. Пыхтя и отдуваясь, Поткин лез на сосну.
Он остановился пониже Гобара и, переводя дух, спросил:
— Ну, что там видно?
— Вижу влево пехоту противника. Из леса выходит, — сказал Гобар.
Поткин посмотрел в бинокль. Вытягиваясь из леса голубоватой колонной, пехота спускалась в низину.
— Сильно, — помолчав, сказал Поткин. — Так вот, слушай сюда. Я сейчас возьму два эскадрона и ударю им во фланг. Ты не стреляй, пока они не подойдут к этим высотам, — он показал в сторону лесистых холмов против Вилька-Крулевского. — А как подойдут, крой их беглым огнем.
Получив приказ Поткина занять и оборонять высоты на правом фланге полкового участка, Ладыгин еще затемно подвел эскадрон и занял рубеж обороны. Теперь, проверив расположение и приказав Вихрову выслать на правый фланг двух бойцов с пулеметом для обороны глубокой лощины, он вместе с Ильвачевым лежал на командном пункте и смотрел в бинокль в сторону окопов противника. Там не было заметно никакого движения, и только в глубийе, у самого леса, виднелись сгорбленные фигурки перебегавших солдат. Можно было обстрелять их из пулеметов, но Ладыгин имел строжайший приказ беречь патроны и открывать огонь только с близких дистанций.
— Ну что там видно, Иван Ильич? — спросил Ильвачев.
— А пока ничего нет такого, — ответил Ладыгин, впуская бинокль.
Позади них послышались шаги. Ильвачев оглянулся и увидел Крутуху.
— Товарищ комэск, — обратился Крутуха, подходя подавая Ладыгину раскупоренную банку консервов, — Нате покушайте.
— Где взял? — радостно удивился Ладыгин.
— А это те, что-сь в Ростове еще получили, — сказал Крутуха.
— Так ведь когда еще говорил, что все съели?
— Я нарочно. Не хотел зря расходовать. Вы же сами наказывали приберечь на экстренный случай.
— Гм… Так вот ты какой! — Иван Ильич с таким любопытством посмотрел на Крутуху, словно видел его в первый раз. — Ну добре. А я, грешным делом, думал, что ты их сам съел.
— Разве можно, товарищ комэск?.. Там еще баночка осталась.
— Возьми ее себе. Крутуха ушел.
— Так мы и не решили, Ильвачев, кого будем направлять согласно приказу на командные курсы, — вдруг вспомнил Ладыгин.
— Вихров просит направить Лопатина, — сказал Ильвачев.
— Лопатина? — Ладыгин задумался. — А ведь это, пожалуй, самая удачная кандидатура. Как твое мнение?
— Поддерживаю во всех отношениях.
— Хорошо бы и Харламова послать, — проговорил Ладыгин. — Жаль, конечно, расставаться с такими бойцами, но дело важнее.
— Я говорил с ним. Не хочет. Говорит, кончим войну — поеду в станицу укреплять Советскую власть.
— Но что ж, и это правильно, — согласился Ладыгин.
Послышался гул самолетов. Они подняли головы.
Самолеты — их было три — стремительно шли на большой высоте в сторону Львова.
— Те самые, что давеча пролетали, разведчики, — сказал Ладыгин. — Ну теперь держись, Ильвачев…
Крикнув Харламова и Митьку Лопатина, Сачков поскакал вместе с ними к правому флангу полкового участка. Миновав большое болото, они углубились в лес и вскоре выехали на опушку. Отсюда к селу Вилька-Крулевскому вела крутая лощина.
— Здесь, ребята, с одним пулеметом целый батальон можно сдержать, — сказал Сачков. — В случае чего держитесь здесь до последнего.
Он повернул лошадь и, тронув шпорами, поехал обратно.
Харламов деловито установил ручной пулемет и прилег за него, проверяя прицел. Неожиданно впереди послышались звенящие звуки, и в той стороне, где над лесом виднелись башни замка, появились в небе шесть черных точек.
— Степан, — сказал Митька, — эвон гудят!
Харламов привстал над кустом. Самолеты шли низко, едва не цепляясь за вершины деревьев. Сделав боевой разворот, они с оглушительным ревом понеслись над участком полка.
— Смотри-ка, что делается! — прошептал Митька, увидев, как по всему полю взлетали вихри огня.
Харламов, стиснув зубы, молча наблюдал за воздушной атакой. Покружившись над эскадроном Ладыгина, самолеты пошли влево по фронту, в сторону Львова, где между горами белел дымок бронепоезда.
Поле стонало и содрогалось от взрывов. Из-за леса палили десятки вражеских батарей. Вокруг черными столбами взлетала земля.
Ладыгин лежал на холме и вглядывался в линию окопов. Там не было заметно движения, но дальше, у леса, низко нависая, ползло длинное облако пыли. За шумом стрельбы Ладыгин не срызу услышал, что чей-то голос несколько раз окликнул его. Ильвачев толкнул его в бок. Он оглянулся и увидел незнакомого красноармейца с черным от пыли и пота лицом. Открывая рот, боец что-то кричал.
— Громче. Не слышу! — крикнул Ладыгин. — Комполка ранили!.. Комиссар приказал вам на замену заступать!.. Идемте, я провожу!
— Ильвачев! — позвал Ладыгин. — Передай Вихрову: вступить в командование эскадроном. Стойте здесь, ни шагу назад.
Он вскочил и, пригнувшись, побежал мелким кустарником.
— Куда, чумовой? Раненых подавишь! — вскрикнул сердитый девичий голос. — Ой, извиняюсь! — при виде Ладыгина, поправилась Дуська. — Я думала, кто Шромил — в тыл спасается.
Ладыгин оглянулся. В кустарнике лежали раненые. Подле них хлопотали Маринка и Сашенька.
— Что ж это вы, сестры, почти под самым огнем ложились? — спросил Иван Ильич. — Вы бы по-отошли.
— А нам так ловчей. Мы их тут принимаем, а потом по той балочке, — Дуська показала на заросшую кустами лощину, — в тыл направляем. Там, в балочке, у нас стоят. — Ну, смотрите, чтоб вас не убили.
— Ничего до самой смерти не будет, — храбро сказала Дуська. — Как там мой мужик, товарищ комэск?
— Живой! — уже на бегу крикнул Ладыгин.
Дуська поднялась во весь рост и, словно не слыша пуль, летевших мимо нее, по-хозяйски огляделась вокруг.
— Саша! — позвала она. — Вот еще один ползет. Видать, тяжело раненный. А ну, давай, детка, поможем ему.
— Сейчас, Дуся! — живо откликнулась Сашенька. — Повязку вот наложу.
Она ловко наложила повязку на руку раненого и, быстрым движением поправив съехавшую на затылок буденовку, подбежала к подруге.
— Где раненый? — спросила она.
— А вот лежит, — показала Дуська. — Только там снаряды рвутся… Тьфу, дура! — она отмахнулась от пули, свистнувшей у ее головы. — Ты не боишься?
— Ничего, привыкла. — Сашенька улыбнулась своей ясной улыбкой и вдруг, тихо ахнув, стала тяжело валиться на Дуську.
— Ты что, Саша?.. Ты что?.. Саша!.. Саша!.. — отгоняя страшную мысль, заговорила она, подхватывая Сашеньку на руки и видя, как мертвенная бледность разливается по ее нежному лицу.
Они вместе медленно опустились на землю. Сашенька вытянулась. На ее пухлых, совсем еще детских губах пузырилась кровавая пена.
— Ой!.. Ой!.. Ой!.. — отчаянно закричала Дуська. — Ой, убили! Ой, Сашу убили! — заламывая руки, заголосила она, то склоняясь над Сашенькой, то порываясь куда-то бежать.
К ним подбежала Маринка.
— Ты что, Дуська, кричишь? А ну, спокойно, спокойно, — деловито заговорила она. — Да не кричи же ты! Смотри, она дышит. Давай снимем с нее гимнастерку… Осторожно… Стой, я поддержу. Так. Теперь рубашку снимай… Ну вот, гляди — сквозное ранение. Давай йод, бинты… Поддерживай! Ну…
Маринка наложила повязку; ловко перебирая руками вокруг обнаженной груди и спины Сашеньки, начала бинтовать.
— Ничего, будет жива наша девочка. Только вот легкое, видно, задето, — озабоченно говорила она. — Смотри, сколько крови. Ну вот! Теперь клади ее на бок.
Сашенька очнулась. Морщась от боли, она молча смотрела на них.
— Ну ты, Дуся, посиди подле нее, а я пойду к раненым, — сказала Маринка.
Она поднялась и побежала на перевязочный пункт.
— Ах ты, моя родная! Ах ты, моя птичка золотая! — приговаривала Дуська, склонившись над Сашенькой. — Ну вот видишь, и лучше тебе. Сейчас мы тебя на линеечку и в госпиталь отправим. И все пройдет. Еще как плясать будешь! — утешала она, хлюпая носом и утирая кулачками бежавшие по лицу крупные слезы.
